Неточные совпадения
И всего более должна быть Россия свободна от ненависти к Германии, от порабощающих
чувств злобы и мести, от того отрицания ценного в духовной
культуре врага, которое есть лишь другая форма рабства.
Могущественнейшее
чувство, вызванное мировой войной, можно выразить так: конец Европы, как монополиста
культуры, как замкнутой провинции земного шара, претендующей быть вселенной.
Польская душа — аристократична и индивидуалистична до болезненности, в ней так сильно не только
чувство чести, связанное с рыцарской
культурой, неведомой России, но и дурной гонор.
Но у меня было непреодолимое и горькое
чувство, что это умирающий мир, мир великой, но отошедшей
культуры.
Но возрастание эсхатологического
чувства и сознания говорит о том, что серединное человеческое царство, царство
культуры по преимуществу, начинает разлагаться и кончается.
Чтобы заглушить мелочные
чувства, он спешил думать о том, что и он сам, и Хоботов, и Михаил Аверьяныч должны рано или поздно погибнуть, не оставив в природе даже отпечатка. Если вообразить, что через миллион лет мимо земного шара пролетит в пространстве какой-нибудь дух, то он увидит только глину и голые утесы. Все — и
культура, и нравственный закон — пропадет и даже лопухом не порастет. Что же значат стыд перед лавочником, ничтожный Хоботов, тяжелая дружба Михаила Аверьяныча? Все это вздор и пустяки.
Унылое
чувство сострадания и боль совести, какие испытывает современный мужчина, когда видит несчастие, гораздо больше говорят мне о
культуре и нравственном росте, чем ненависть и отвращение.
Стыдливость, как оберегание своей интимной жизни от посторонних глаз, как
чувство, делающее для человека невозможным, подобно животному, отдаваться первому встречному самцу или самке, есть не остаток варварства, а ценное приобретение
культуры.
В этой гармонии мы должны видеть высшее действие аполлоновской
культуры, которая, при помощи мощных и радостных иллюзий, вышла победительницей над страшною глубиною миросозерцания и над крайне восприимчивым
чувством страдания.
Так в познании, так в искусстве, так в выработке душевного благородства и
культуре человеческих
чувств.
Париж сразу проникает вас
чувством вашей связи со всей своей историей и с мировой
культурой, которой вы у себя дома желали всегда служить. Он делает вас еще более «западником», чем вы были у себя дома. Надо быть не знаю каким закорузлым «русофилом» (на славянофильской подкладке или без оной), чтобы не испытать от Парижа таких именно настроений.
А та, настоящая биржа, куда лились все артерии Лондона и City с его еще не виданным мною движением, давала
чувство матерьяльной мощи, которая, однако, не могла залечить две зияющие раны британской
культуры: проституцию, главное, пролетариат, которого также нельзя было видеть в Париже в таких подавляющих размерах.
Этим людям свойственно было ressentiment по отношению к людям старой
культуры, которое в момент торжества перешло в
чувство мести.
Воля к могуществу, аристократизм, трагическое
чувство жизни, острый эстетизм, аморализм, сосредоточенность внимания на условиях цветения и декаданса
культур — все это роднит Леонтьева с Ницше.
Культура отвлеченной духовности лишена
чувства конца, предела.
Жалкий лепет о новой пролетарской душе и новой пролетарской
культуре вызывает некоторое
чувство неловкости у самих социалистов.
Народнические
чувства и народническое сознание угашали творческие порывы, нравственно отравляли сами источники творчества духовной
культуры, так как в творчестве видели уклонение от исполнения долга перед народом или измену народной правде.
На дне народнического сознания всегда лежит
чувство, отвергающее государство и
культуру, как купленные слишком дорогой ценой.